Закончившийся театральный сезон показал, что медленно и верно наши музыкальные театры идут навстречу новым веяниям в сфере одного из самых консервативных искусств – в оперном театре. На оперную сцену прорвалась оперетта и актуальные политические аллюзии дня сегодняшнего. Приятно, что помимо известных хитов наши театры обратились к редким и ранее не шедшим произведениям.

Столичных оперных премьер было немного: то ли отголоски кризиса все еще действуют, то ли опера в России еще более штучное производство, чем балет. Во всяком случае, цена вопроса не падала: увиденные спектакли отличались сценографической масштабностью и очевидным финансовым вливанием. Да и названия спектаклей скорее радовали: в Москве было востребовано много редких (для нашей публики) партитур, а известные музыкальные хиты всегда приятно послушать вновь. К счастью, ведущие музыкальные театры Москвы в этом году не дублировали репертуар друг друга, как нередко бывало ранее. Налицо также негласное, но решительное признание столичными музыкальными театрами невозможности делать новые спектакли в эстетике так называемых традиций. Москва по-настоящему впереди в этом непростом и болезненном (с точки зрения отвыкания публики от привычек) процессе, пока еще не сильно затронувшем российскую глубинку.

Большой театр в качестве музыкального руководителя возглавил Леонид Десятников. Это была удачная – с точки зрения пиара – идея: после ухода Александра Ведерникова только ленивый не написал о странности ситуации: такой театр, и без художественного руководителя! Поскольку афиша к моменту назначения была сверстана на три года вперед, ожидать революций от известного композитора не приходилось. За прошедший сезон музрук предпочел держаться в тени, изредка одаривая общественность ироничными интервью. Судя по ним, Десятников считает прошедший сезон ГАБТа успешным. Правда, в подробности он не вдается, так что неясно, что именно понравилось начальнику в первый год работы. Скорее всего, это опера «Воццек» – объективно главная удача сезона в постановке и сценографии Дмитрия Чернякова. Стилизуя спектакль под неторопливый фильм ужасов, режиссер нарисовал жизнь так называемого «маленького человека» в его современном варианте – тупые бдения перед телевизором, бесталанность в общении с ближними и душевная загнанность. Сильнее всего действует умение Чернякова совместить безжалостность диагноста и интеллектуальное сочувствие философа. Такой подход как нельзя лучше совпал с игрой оркестра под управлением Теодора Курентзиса, у которого тонкий анализ музыки Берга невозможно отделить от сильного эмоционального напряжения.

От современной оперы театр перешел к оперетте XIX века – решили взяться за «Летучую мышь» с ее прекрасными мелодиями и поводами для лукавого смеха. По правде говоря, получилось неудачно. Не в том беда, что на афише ГАБТа появилась оперетта – это мировая практика. Но то, что сделала со Штраусом постановочная команда, привело к отрицательным рецензиям и ироническим разговорам в театральных кулуарах. Сценическое действие и работа оркестра на премьере «качались» так же сумбурно, как трясся на волнах огромный океанский лайнер, на котором волей режиссера происходит действие габтовской «Мыши». Приключения героев Штрауса на балу и в тюрьме превратились в скучную мешанину с невнятной массовкой, несмешными мизансценами, всплесками пошловатого юмора и среднего качества пением. Лишь работа сценографа Зиновия Марголина, «вкусно» обставившего этот «корабль дураков», позволила громоздкому спектаклю хоть как-то выплыть.

Интересно было следить за оперой в столичном Музыкальном театре. Три его премьеры отличались тщательным выбором музыкального материала и экспериментальным подходом к режиссуре, которая в то же время стремилась учитывать традиции этого театра, славные актерской игрой оперных певцов. Не все и не всегда удавалось, но случались не только поиски, но и находки. Главное, не было провалов в дурновкусие. В слегка обрусевшем «Вертере» действие происходит на железнодорожной станции: это внятный знак переменчивости судьбы, и французская опера по немецкому сюжету становится похожей на пьесу Чехова. «Севильский цирюльник» игрался в интерьерах типового южного дворика – и по музыке, и по либретто. Две одноактные оперы французских композиторов XX века – «Сократ» и «Бедный матрос» – превратили в цирковые репризы. И это не возбраняется: сюжеты обеих опер провоцируют иронический изыск, а музыка – так и вовсе способствует. Тем более что дирижировали и пели в «Сократе» и в «Матросе» отменно.

Театр «Геликон» представил «Любовь к трем апельсинам», где пышно спародирована Рублевка и ее обитатели. Ход, пожалуй, несколько прикладной, но мир этой оперной сказки трудами Прокофьева настолько причудлив, что пародия не прочитывается «в лоб», оставаясь все-таки обобщенной иронической притчей. «Новая опера» выпустила «Иоланту» Чайковского, осмыслив ее как современное «фэнтези» о плодотворном познании мира. И, наконец, нетривиальным путем пошла «Санкт-Петербург-опера». В тамошнем «Дон Жуане», показанном на гастролях в столице, знаменитый повеса стал положительным героем, а во всем виновато лицемерное окружение жизнелюба. Конечно, качественных голосов для моцартовского шедевра в театре не хватает. Но как много радости для реальных соратников Дон Жуана: популярная концепция «бабы сами виноваты» получила подтверждение в искусстве.